насколько труднее оказывается говорить
после того, как промолчал весь день
Когда кухонный лифт опускается вниз, маленькая Теодора кричит; кричит так громко, что заглушает собственные мысли. Холодное дыхание за спиной облизывает позвоночник, согбенный совершенной ошибкой. Свет фонарика, пробивающий железные прутья, гаснет. Зрение причиняет боль - испуганное мальчишеское лицо искажает гримаса парализующей пустоты.
- Люк, прости меня, -
дышит девочка на износ; её бесстрашное сердцебиение обгоняет кроличью тень.
Теодора Крейн чувствует, и чувства эти её отнюдь не пугают. В ненасытном эмоциональном голоде ей спокойно, отчасти привычно, латать дыры в броне удаётся на раз-два. Ладони упираются во что-то чужеродное: жизнь, страдание, счастье. Она улыбается, плачет, боится в унисон с безликой дикостью: лица не прячет, но прячет руки (первые перчатки подарены Лив, её же дар - проклятье).
- Я тебе верю, Люк, -
Тео опускается на колени рядом с младшим братом, ей беззаветно жаль, что она позволила ему эту шалость. Она впитывает его смущение, страх, страшные сны. Высокий человек в шляпе отражается за толстыми стёклами очков. Она пытается ему помочь, но чем дальше жизнь их разбрасывает - тем чаще с собственными демонами приходится сражаться в одиночестве.

я бы сказал ей,
что мы все сгибаемся под тяжестью одного и того же непосильного груза
и знаем, что лишь звёзды уцелеют и останутся здесь навсегда
Когда металлический лязг возвещает о том, что мёртвое - абсолютно мёртвое нет нет - тело Неллс дёргается на медицинской каталке (колесо попадает в обочину, сердце - в пропасть), Теодора скрипит зубами и не выдерживает; её обуревает злость, обида, непонимание. Она говорит, что ничего не чувствует. Смерть, гребаное предательство. 
- Она знала, что это нас убьет, -
белая кожа младшей светится. Ширли правит страшные раны, но на суд безутешных зрителей всё равно является смерть.
- Она не выглядит спящей. - хрипит ненастная горлом. - Она выглядит мёртвой.
Ложь не помогает ей жить, но она обманывает. В первую очередь, себя. Когда берёт деньги от продаж книги - той, что обрушивает карточный форпост семейства; когда выставляет Триш за дверь - ту, прикосновениями к которой не захлёбываешься.  Она обманывает себя каждый раз, оскалисто приспосабливаясь к дерзкому ходу времени. Но не червоточина в ней, не беспроглядная тьма - просто свет выглядит иначе, просто краски другие. Она обнимает детские ладони, и в попытках спасти их душу, забывает о своей собственной. 

она остановится, выслушает меня и пойдёт дальше,
согнувшись, как прежде, совсем не глядя
на приближающееся небо
Когда на губах Стива остаются кровавые отпечатки, взрослая Теодора не может кричать - воздуха в ней не остаётся, порывистый самум выхолаживает внутренности; зубы упираются в перчатки. Защити его, Нелл, - молит Тео, считая судороги в умирающем теле Люка. Пожалуйста, не оставляй его, Нелл! - просит она, всё еще чувствуя её ладонь в своей руке. Она знает, что вторую (третью) смерть Крейны не вынесут. Не вывезут. Бросят на паперти, и забудут собственные имена. Фотографии Ширли, истории Стива, смех и медовый голос матери - всё это останется здесь, в гнилых руинах Хилл Хаус.
В ней сгущается темнота всех искалеченных чувств, прилепившихся к коже за долгие годы,
окончательно соскрести их не удаётся и по сей день.    

---

дополнительно:
→ милая тео, вот тебе кусочек вдохновения, который лично меня пришиб кирпичом. и ты не поверишь, но семейство крейнов (пусть и весьма неторопливое) уже можно пересчитать по головам, так что страдать в одиночестве не придётся;
→ перед непосредственным обсуждением, буду признателен пробному посту любой удобной тематики с твоей стороны. со своей - обязуюсь прислать ответное. это поможет исключить ряд проблем, сопутствующих несоответствию уровней и характера письма.
→ к сожалению (или, к счастью), я не ищу круглосуточного общения двадцать четыре на семь — я ищу грамотного письма и понимания персонажа. я не обещаю «скорострельных» ответов на личные весточки и посты uno momento, так как большую часть моего времени бессовестно сжирает работа. я не могу привязаться к тебе тенью и, тем более, не привязываю тебя к себе. просто полюби историю этого семейства, и раздели её со мной. с нами.

господи сифа в кого (зачем) ты такая
Тревора бесит: когда оказывается, что Сифа была права, когда Сифа смотрит на него в ожидании признания ошибки (удачи), когда склоняет голову в этом сочувственном жесте, хотя он тысячу раз сказал, что ему похуй, когда говорит, что ей не холодно, волоча ноги в сандалиях по снегу, когда тянется тощей рукой, чтобы одёрнуть на себя его плащ (Тревор предложил всего один раз и в исключительных обстоятельствах, could you please respect that) и одновременно с этим морщится (пахнет, видите ли, не розами), когда говорит, что не голодна, хотя ела, кажется, в прошлый понедельник, когда задерживает взгляд на Адриане после того, как он выдаст очередную отстранённо-высокодуховную поебень, когда она склоняет голову в сочувственном жесте после того того, как Адриан выдаст грустную поебень.

Тревора невыносимо бесит: когда Сифа в очередной раз называет его Треффи и хихикает так глупо, будто это действительно смешно, а не тупо, когда задаёт ему всё меньше вопросов, а этой принцессе с клыками — всё больше, когда она говорит, что не может что-то сделать (неужели каждый раз нужно напоминать, что она сломала замок Дракулы?), когда с самого утра — с первого взгляда на Сифу — он сам понимает, что сегодня она почти ничего не скажет; таких дней за всё время было всего несколько, но каждый из них такой же жуткий, как и те несколько секунд перед тем, как она сказала, что они должны путешествовать вместе; когда волосы Сифы отрасли настолько, что стоило ей чуть повернуть голову, и они начинали лизать ей лицо и плечи — Тревор несколько раз тянул руку, чтобы их убрать, а Сифа несколько раз говорила — на себя посмотри. Ладно, может быть, она просто хочет походить на Иисуса (let's save that for the next pun). Бегает почти босая.

У них — даром что Адриан это закончил — ещё руки не отмыты после смерти Дракулы, глотки нетронуты, нервы не выправлены, взгляд плоский, словно потёртая стекляшка, а Сифа уже надрезает ладонь сбоку, пуская сочувствие кровью; это, наверное, жест для сентиментальных и нежных, вроде сами-понимаете-кого, но Тревору неудобно настолько, будто по местам, где кожа встречается с объятиями, его бьют наотмашь (отворачивается). Потом, ночью, когда вместо ночных кошмаров приходит бессонница, Белмонт почти думает о том, что это было грубо.

Так-то, конечно, Тревору похуй.

Сифа Белнадес держит свое знание на языке, как стылый вчерашний хлеб. Стоит выдохнуть, и вон выходит все то, что в память должно бы как в камень врезаться. Можно попытаться запоминать необходимые части и отпускать красоту слога с облаками на ветер. Если забить горло снежинками, задержит это слова? Адриан смотрит на Сифу, и каждый раз — против солнца. Стоит себе, в немилосердном свете кожа почти прозрачная, каждую вену на шее можно разглядеть. Адриан щурится на свет, после каждого разговора с толку сбит, ходит потом весь день — как не с той ноги встал. Сифа за словом не только в карман полезет, но и всего тебя перетряхнет, на место поставит, — лучше чем было, целее.

Когда вечером разводят костер и от чужой, непонятной магии хочется отстраниться, Адриан заставляет себя сидеть неподвижно. Где колдовство отца всегда было точным и выверенным, с четкими указаниями для каждого заклятия, Сифа, кажется, обходится одной только волей и непоколебимой уверенностью, что мироздание подчинится ее воли. Веру Сифы (во все, от благожелательности людей и до старого, тридцать раз перевранного пророчества) Алукард приравнивает для себя к реснице в глазу: не видишь, но в каждом движении ощущаешь, реальность как надвое ею расколота.

Как радость эта не оказалась с корнем вырвана ни жизнью в дороге, ни даже присосавшимся к сознанию циклопом, понять невозможно. С Белнадес — или Белнадеш? Переспрашивать неловко, только сама она произносит каждый раз на новый лад, — путешествовать просто, слово за слово, и появляется провиант, хозяин трактира не успевает опомниться, а уже согласился пристроить их на ночь за сущие гроши, даже лошади, и те при ней смиреют. Не протягивай она ему руки каждый раз вот так просто и как будто мысль испугаться даже в голову не приходила, Алукард заподозрил бы подвох. Может и стоит, да только наступая друг другу на пятки, с каждой новой деревней ввязываясь в очередную словесную перепалку, сложно удержать в голове, что спутников своих не знаешь и доверять им не можешь. Непонятно, как можно доверять человеку, для которого подпалить чужие волосы — всего лишь шутка и способ явственно выразить, что если вы оба не заткнетесь сию же секунду, проблем у Дракулы станет на две меньше.

Сам не заметишь, выходит, как под кожу пролезла и поселилась, когда стало важным пытаться хоть за полу плаща, хоть разговором на пару шагов оттащить от совершенного безрассудства. С Сифой Алукард ощущает себя то мудрым не по годам, то щенком обделавшимся, и одно далеко не всегда сводит на нет другое. Иногда, если утренний туман такой густой, что можно ложку поставить и не уронить, Адриан думает, что еще не всю семью потерял.

— Alucard

NOT BEING EXTRA BUT STILL
во-первых, самый важный хедканон;
во-вторых, в обоих сезонах тонкие эмоции сифы, занимающейся эмоциональной работой сразу за троих, особенно не раскрыты (скорее вообще не раскрыты), и она уж точно не бесконечный ресурс поддержки, стабильности и разумности (потому что никто не), будем считать, что в аниме для создания такого образа нужно ныть просто чуть меньше, чем angsty teen. ну то есть изи вообще; и сифа не слепая идеалистка, и не выгодный фон для страданий двоих придурков, и ещё много всяких «не».
в-третьих, по нашим соображениям надолго тревор с сифой не уехали, потому что принцессу нельзя оставлять одну в замке (<3), намётками насчёт сюжета поделимся, ничего, кроме драмы, стекла и периодического кровопускательного экшона там нет. то бишь всё туманно и кроме возвращения пока ничего толком не задумано, чтобы не наступать на горло какой-нибудь песне.
в-четвёртых, trauma trio, assemble!
только не думайте что тревор умеет считать